"Антифон" глава 26

[Titania1989]

The show must go on! Всем, кто переживает, будет ли окончен перевод: да, будет! Не волнуйтесь.
Спасибо Alba Owl за вычитку.

Название: «Антифон» («Antiphony»)
Автор: Cantare
Перевод: Knyaga (главы 1-16 ) / Alba Owl (главы 16 -25) / Pretty_Fuzzy (глава 25 - ...)
Предыдущие главы titania1989.diary.ru/?tag=3158844


Antiphony: Sunset - rough by ~scaragh on deviantART

глава 26

Она проснулась из-за укрытого тенью солнечного света и отсутствия тепла. Дрожа, закуталась в одеяло поплотнее и обнаружила, что простыни рядом с ней холодны.
Она открыла глаза, увидела пустую постель, полог которой был наполовину отдёрнут, потянулась и тронула смятые простыни — пустое место, где должен был быть он. Её рука опустилась на подушку, пальцами сминая мягкий шёлк.
Воспоминания были так ясны в сознании, как будто она и не засыпала. Напряженное бегство из Морбии, снятие проклятья, последовавшая затем битва, разворотившая всю пустыню. Забота о нём, когда он был без сознания, попытки его согреть. Ожидание его пробуждения.
Потом её память начинала туманиться, среди жара их тел и его именем на губах, мучительным бредом наслаждения. Последним, что она помнила, были его руки, обвитые вокруг её талии, и тепло его груди на её спине.
Ей нужно было увидеть его.
Сев на кровати, она полностью откинула полог и после встала, вздрогнув от притупленного томления между ног. Она ступила на холодный каменный пол, взяла покрывало и уже наполовину завернулась в него, когда вдруг заметила его.
Одетый в ту же тёмную просторную мантию, он стоял, облокотившись на подоконник, и смотрел на свои обширные владения. Он не обернулся и ничего не сказал, когда она приблизилась.
Она встала рядом и коснулась рукой его руки, подавшись вперёд, тоже глядя на тихую и тёмную пустыню снаружи. Последствия битвы были всё ещё там: огромные холмы из песка, упавшие после финальной атаки. Небо снова стало полуночным, лишь далёкие отблески солнца нарушали черноту.
— Доброе утро, — мягко произнесла она.
— Уже полдень.
Он легко улыбнулся одной стороной рта, когда она взглянула на него.
— Полагаю, ты хорошо выспалась.
— Обычно я так и делаю после того, как чудом выживаю в бедствии.
Усмешка сменилась показной оскорблённой гримасой. Она подавила смешок, когда поняла нарочитость его непонимающего выражения.
— Бедствии, — эхом отозвался он, вскинув бровь.
С честным лицом она подыграла ему.
— Так я и сказала.
Она встрепенулась от обманчиво лёгкого прикосновения его руки к её талии, собственнического касания его пальцев к её бедру. Он притянул её ближе и наклонился к её уху.
— Думаешь, ещё один раз ты выдержишь?
Она сухо сглотнула, когда он провёл по складкам ткани на её бёдрах.
— Немного рановато для ещё одного раза, разве нет?
— Какая неприятность, что такие бедствия трудно предсказать, — продолжал он, согревая дыханием её кожу. — И каждый раз они так отличаются…
— Мозенрат, — неубедительно попросила она. Половина её хотела оттолкнуть его из-за неудобного ощущения собственной беспомощности, но вторая половина стремилась к воспоминаниям о предыдущей ночи, желая увидеть, насколько другими они могут быть.
— Но, пожалуй, если ты не готова, — проговорил он, гладя её по бёдрам сквозь ткань, — то есть способ спастись… Если я тебе позволю.
Она подняла подбородок и встретилась ртом с ним, смакуя его вкус и очертания его улыбки.
В следующую секунду улыбка превратилась в усмешку.
— Похоже, что тебе повезло.
Звук протеста сорвался с её губ, когда он отодвинулся от неё, и пространство между ними внезапно показалось слишком большим. Она вспыхнула, осознав, как по-дурацки она поддалась на его уловку, и сощурила глаза, вглядываясь в его лицо в поисках признаков самодовольства.
— Можешь держать пари, больше я с тобой не попаду ни в какие бедствия, — уверенно заявила она.
Он почти хихикнул.
— Это мы посмотрим. Я собирался предложить тебе нормальную еду, если тебе вдруг надоел Плод Возобновления.
— На этот раз, надеюсь, “нормальная еда” означает и правда нормальную.
— Что же ещё это может значить?
Она закатила глаза и прошла мимо него.
— Хотя бы дай мне какую-нибудь “нормальную” одежду.
***
Они ели в уютном молчании, и количество вопросов росло в её голове с каждой минутой, пока она за ним наблюдала. Извечное напряжение в его плечах спало, и его манеры стали более расслабленными, хотя всё равно остался тот налёт отчуждённости, который защищал его мысли от неё. Но она могла сравнивать его только с тем, каким он был на протяжении первой части испытания, чтобы с изумлением обнаружить, как сильно он изменился.
Он как раз собирался наполнить её стакан в третий раз, когда она решилась спросить.
— Я должна знать кое-что, — начала она. — Что-то изменилось за то время, пока я была в Морбии. Ты изменился с тех пор.
Он перестал наполнять бокал водой на полпути.
— Я больше не умираю, — сухо сказал он.
Её губы сжались в тонкую линию.
— Ну, а помимо этого?
— Это абсолютно такой же вопрос, который ты задавала раньше. Что конкретно происходит между нами.
— Это часть его, но не весь вопрос. Что заставило тебя так сильно измениться, когда Мираж похитила меня?
Он долго смотрел на неё.
— Смерть многое меняет.
— Ты имеешь в виду, мысль о смерти.
Он покачал головой.
— Я умирал с тех самых пор, как надел перчатку, ты и сама это знаешь. И я жил и дышал смертью большую часть моей жизни до этого. Но груз этого бремени так же ничтожен. Смерть ставит точку на всём. На всех желаниях и планах, которые мы строим, воображая, что наше завтра бесконечно. — Он холодно улыбнулся собственной поэтичности. — И это не то, что я когда-либо смогу принять без борьбы.
Улыбка исчезла так же быстро, как и появилась.
— Но когда Мираж схватила тебя, мне пришлось признать, что я потерпел крах. В тот момент у меня не оставалось силы. У меня не было способа попасть в Морбию. Не было возможности узнать, сколько ещё ты будешь жива. Не было даже смысла пытаться.
— Но ты всё равно попытался, — сказала она.
— Я должен был.
Его ответ прозвучал напряжённо, и она взяла его за руку.
— Не будь сентиментальна, — предупредил он её. — Я сказал, что никогда не приму смерть добровольно.
— Не только свою смерть, — сказала она, пытаясь не замечать упрямо остававшиеся стены.
— Не только, — согласился он после некоторой паузы, и она переплела свои пальцы с его.
— Что тебе сказал Фазир?
Упоминание старого провидца задело в нём неприятную струну.
— Он повторил то, что сказал мне в первый раз.
— В первый раз? — Удивлённо спросила она. — Он… он приходил к тебе до того, как начались тридцать дней?
Он кивнул, на его лице появилось знакомое презрительное выражение.
— Я позвал его, подумав, что он способен снять проклятье или избавиться от Мираж для меня. Как же мало я знал: единственное, что он мог, это загадывать мне мутные загадки.
— Что он тогда сказал? — Настаивала она.
— Какую-то бесполезную ерунду про любовь.
Она окинула его оценивающим взглядом, желая узнать, что он не захотел уточнить.
— Он приходил и ко мне, когда отравили моего отца. Он сказал, что злоба и ненависть не идут ни в какое сравнение с силой любви. Он сказал тебе то же самое, да?
— Более или менее.
— Это должно было принести пользу в итоге, — медленно проговорила она. — Вот как ты затеял это испытание.
Он подтвердил её догадку молчанием.
— Это был единственный путь, что я еще не пробовал.
Она убрала свою руку и тихо положила её себе на колено. Тот факт, что Фазир в значительной мере повлиял на то, что с ней произошло, должно было бы сильно её тревожить. Если бы он не появился перед Мозенратом и не направил бы его в важном направлении, то ничего из этого не случилось.
И Мозенрат бы вчера умер.
Вал обвинений рассеялся, как дым, и она отбросила мысль о провидце с удивительной легкостью.
— Что ты собираешься теперь делать? — Вместо этого спросила она. Это был ещё один тягостный вопрос, даже более важный, чем первый, и она хотела получить ответ.
Он не напрягся от внутреннего вызова в её голосе. Похоже, что он ожидал этого.
— Укреплять мои владения. Убедиться, что Мираж никогда не сможет вернуться сюда, и разработать способ избавиться от неё навсегда.
— А потом?
Он остановил на ней спокойный взгляд.
— Я знаю, к чему ты ведёшь, и думаю, ты уже знаешь ответ.
Она покачала головой.
— Нет, не в этот раз. Мне нужно, чтобы ты мне сказал.
— Аграба остаётся в безопасности, как мы и договорились. Ты не должна волноваться о своём государстве.
— Я беспокоюсь не об Аграбе. Ты знаешь это.
Его челюсти резко сжались.
— Я не делал никаких других обещаний.
— Ты всё ещё можешь.
— Для этого нет причин.
Они снова были в тупике, и она чувствовала, как стена между ними уверенно набирает высоту. Она должна была остановить это, пока ещё было за что ухватиться.
— Ты сказал, что смерть многое меняет, — сказала она. — Она должна изменить и это.
— Нет никаких “должно” и “не должно”, когда дело доходит до смерти. Есть только реальность.
— Ты можешь изменить эту реальность, Мозенрат. Ничто не тянет тебя назад.
Его глаза сузились, и она чувствовала его сдерживаемое раздражение, такое же знакомое, как и его холодность.
— Ты же понимаешь, что эта дискуссия заведёт нас в никуда.
— Это нам двоим решать.
— Мы оба уже решили. Почему бы нам не закончить здесь и не тратить наше время?
— Почему? — Спросила она. — Почему ты не хочешь измениться? Тебе не нужно завоёвывать, ты никому не должен ничего доказывать.
— Ты должна уже знать, что я никогда не стремился что-то кому-то доказывать. Просто это то, что я есть, и я не собираюсь меняться. Это ты тоже должна была знать.
— Но так было не всегда, — упорствовала она. — Ты не всегда хотел завоёвывать и править людьми. Это полностью твой внутренний выбор — жить для лучших целей.
Он фыркнул.
— Я очень ценю это предложение героизма, но нет. Как я уже сказал ранее, дискуссия закрыта.
— Мозенрат. — Она наклонилась вперёд и положила ладонь на стол перед ним. — После всего, чем я пожертвовала ради тебя, ты не можешь так просто отказаться. Ты должен хотя бы выслушать меня. Я этого заслуживаю.
Он смотрел на неё спокойно.
— Я слушаю. И я по-прежнему не согласен.
Слова пришли быстрее, чем храбрость покинула её.
— Тогда скажи мне, почему ты хочешь стать в точности таким же, как Дестан?
Последние остатки тепла ушли из его глаз, и она чуть не отпрянула перед льдом в его взгляде.
— Я не Дестан, — сказал он смертельно мягким голосом.
Она взяла себя в руки и настаивала на своём.
— Чем же ты отличаешься от него, если всё, что ты хочешь, это завоевать Семь Пустынь и заполучить больше могущества?
— Половина правителей Семи Пустынь имеют такие же амбиции в том или ином смысле. Ты должна быть совсем глупой, чтобы определять Дестана по таким мягким стандартам. За всё то время, что ты провела в Зеркале Глупцов, неужели ты так и не поняла, что это был за человек?
— Я знаю, кем он был. Я знаю, что он был неоправданно жесток и испытывал садистское удовольствие от пыток, убийств и всего, что причиняет людям боль. Он превратил твою жизнь в ад, и он заслужил то, что с ним в итоге стало. Но…
Она осеклась: он провёл пальцами по её волосам, и она почувствовала холодящее прикосновение его перчатки на лице, внезапно достаточно холодное, чтобы заставить её задрожать.
— Ты видела ту ночь, когда он сделал это, да?
Она застыла от жестокости в его глазах, и он наклонился вперёд и скользнул губами по её щеке. Его рука больно схватила её волосы.
— Видела? — Резко шепнул он ей в ухо. — Или, может быть, Зеркало утаило остальное от тебя?
— Мозенрат…
— Можешь ли ты представить, что у тебя отняли, всё, что было свято для тебя, надругались над твоей невинностью и оставили истекать кровью? Быть навсегда проклятым, без надежды на избавление, быть рабом духом и телом, когда ты становишься живым мертвецом в душе.
Она закрыла глаза.
— Прекрати.
— Можешь ли ты представить ночи, — продолжал он, напряжение в его голосе было еле слышно, — боль, вину, бессилие. И отчаяние, когда ты понимаешь, что не можешь даже умереть.
— Прекрати, — сказала она, пытаясь отодвинуться от него. Он резко отпустил её волосы и восстановил дистанцию между ними.
— Разве это я сделал с тобой? — Просто спросил он.
Она подавленно качнула головой.
— Ты всё ещё считаешь, что можешь равнять меня с этим сумасшедшим извращенцем?
Усилием воли она отогнала ужасающие образы, которые он вызвал, леденящую ауру его давно мёртвого хозяина, и держалась за слабое обвинение, что он был неправ.
Что он был неправ, с тех самых пор, как сделал судьбоносный выбор мстить более половины жизни тому назад.
— Ты всё ещё готов убивать ради своих целей, — сказала она.
Воздух между ними замёрз, но ненависть в его взгляде обожгла её кожу.
— Я освободил её, — произнёс он, цедя каждое слово. — Я открыл ей единственную дорогу к избавлению.
— Ты убил её, поэтому смог получить перчатку. Поэтому ты смог получить больше могущества. Это настоящая причина, и это причина всего, что ты делал после.
Его глаза опасно сощурились, и она поняла, что зашла слишком далеко, когда его выражение стало таким же безжалостным, как в тот раз, когда они впервые встретились как враги.
— Итак, ты до сих пор не поняла правду за всё это время — что же на самом деле означает могущество. Во что может превратиться жизнь в его отсутствие. Возможно, мне стоит рассказать тебе, каким образом мне удалось укрыть щитом твою страну в то время, как я с трудом мог даже ходить.
Её медленно накрыло волной ужаса при виде его беспощадной усмешки.
— Я воспользовался чёрным песком. Но не задаром. Дух пустыни потребовал жертву даже за защиту вместо уничтожения вражеской страны. Цена высока: сто душ за каждый день безопасности Аграбы.
В безмолвном шоке ее руки взметнулись ко рту.
— Договор был пятнадцать дней. Не больше, не меньше. — Кратко сказал он. — Полторы тысячи душ всего.
— Нет…
Её сердце начало колотиться от ужаса и отвращения к его поступку, к тому, что он не колебался ни секунды ради того, чтобы сохранить свои шансы на выживание. Ради того, чтобы добиться её доверия и прощения. Она была так обеспокоена его безопасностью и была так рада, когда он вернулся, измождённый и обессиленный, что просто поблагодарила его и обнимала во сне. Отдалась ему полностью, потому что любила его.
Но он не назвал ей цену, а она не спрашивала. Невысказанная правда вонзилась в её сердце зазубренным копьём. Это она была виновата в случившемся. В том, что все эти люди должны были…
Она остановилась, в ней поднялась отчаянная надежда.
— Ты уже принёс жертвы? — Взволнованно спросила она.
— Нет, — ответил он, и одного этого слова было достаточно, чтобы выпустить застрявшее в лёгких дыхание. — У меня не было ни сил, ни времени, чтобы покинуть мою страну, потому что все последующие дни я мастерил арфу и пытался попасть в Морбию.
— У тебя ещё есть время это предотвратить, — сказала она.
Его циничный тон снова чуть не заставил её задохнуться.
— После сделки с чёрным песком нет пути назад. Долг должен быть оплачен в течение месяца. Две недели уже прошли.
— Две недели. Она сфокусировалась на временных рамках, отказываясь сдаваться. — Должно же быть что-то, что ты можешь сделать. Какой-то другой вид платы.
— Нет ничего другого, — прямо сказал он. — Как я и говорил, сделку нельзя изменить или отменить.
— Но должен же быть…
— Это бесполезно, — прервал её он. — Не думай, что знаешь мою страну лучше, чем я.
Она прикусила губу, вцепившись руками в волосы. Она пришлось закрыть глаза, чтобы не видеть его холодную непреклонность, которая словно невидимая стена между ними достигла своей максимальной высоты.
— Нет…
Он по-прежнему был врагом. Осознание этого медленно давило и каменной рукой сжимало её сердце.
Все те разы, когда он спасал её от опасности и уводил от края гибели, даже когда расширил свою защиту до границ её королевства, он оставался врагом. Нужно было быть слепой, чтобы не видеть этого, и даже сейчас открытая встреча с этим фактом убивала её: знать, что человек, в которого она безнадёжно влюбилась и ради которого пожертвовала всем, кроме жизни, внутри остался всё тем же, даже пройдя через всю эту трагедию. Он до сих пор нисколько не задумался обо всей бойне, которую устроил ради собственных целей. Ради завоевания её доверия, чтобы спасти свою жизнь. До сих пор нисколько не задумался о том, что раскрыл ей всю степень своей жестокости, чтобы доказать свою точку зрения, утверждая, что её жертва не изменила ничего, кроме времени его смерти.
Внезапно камень сжал её сердце сильнее, когда суровая призма реальности опрокинулась внутрь, и она узрела весь масштаб своих ошибок.
Она предала своего жениха, отца и страну ради этого человека. Она разорвала священное соглашение, которое заключила с Аладдином, мужчиной, которого уже не помнила, которого оставила позади, чтобы спасти врага. Она даже не вспомнила о женихе в тот момент, когда с готовностью отдавалась врагу, умоляя его взять её.
А теперь…
А теперь, что она могла сделать, когда всё уже обрушилось на её плечи? Полторы тысячи душ скоро отправятся на смерть из-за неё как жертвы её слепого доверия человеку, который об всём и обо всех думал как о средстве до самого конца, который использовал её, чтобы продлить свою жизнь, и потом отобрал у неё всё за ночь запретной страсти, который только что утверждал, что будет и дальше распространять сень своей власти на Семь Пустынь. Ради него она оставила страну и близких в неведении о её бегстве и предательстве. До тех пор, пока не стало слишком поздно.
— Этого не может быть… Этого просто не может быть...
Он всхлипнула в ладони и съёжилась, всё ещё отказываясь смотреть на него. Она не могла вынести его холодность, безразличную невозмутимость его лица, неумолимую реальность, с которой она в конце концов столкнулась.
— Как ты мог со мной это сделать? — Судорожно прошептала она.
Но вопрос был обращён не только к нему. Она тоже должна была на него ответить, и ей нечего было ответить, нечего выставить в свою защиту. Пройдёт две недели, и полная мера её глупости будет выплачена кровью. И было уже слишком поздно исправлять её предательство по отношению к Аладдину и её государству.
Ей нужно покинуть это место. Она не могла больше оставаться на этой проклятой земле и погружаться в безумие дальше. Она не могла оставаться с ним.
Она отшатнулась от протянутой к ней руки, отгородившись от тихого холодного голоса, который не принадлежал человеку, по праву завоевавшему её сердце, от голоса, в котором жестокости и снисходительности было больше, чем любви и правды.
— Жасмин, послушай...
— Не трогай меня, — сказала она.
— Ты должна остановиться, прежде чем тебе откажет разум, — ровно проговорил он. И хотя они были так близко, что могли коснуться друг друга, сейчас казалось, что он страшно далеко. Она была рада этому расстоянию, этому барьеру безопасности, который снова объявлял их врагами, где не было ни мысли о любви.
— Я не могу остановиться, — ответила она неожиданно спокойным голосом. — Это безумие — то, что ты со мной сделал. Я не могу остановиться, и назад дороги нет. Нельзя вернуть то, что ты у меня забрал. Но я должна вернуться в свою страну.
Он хранил молчание, возможно, понимая, что она неизбежно отклонит любые слова завуалированного сочувствия или холодной логики.
— Отпусти меня, Мозенрат, — сказала она, отметая все мысли о том, что на самом деле невозможно вернуться в тот мир, который она покинула.
— Я уже сказал тебе, что ты можешь уйти.
Она не уловила ни следа сожаления, ни колебания в его голосе или выражении лица. Стены и правда были толсты, какими они всегда и были до того, как обстоятельства и её настойчивость разрушили их.
— Но, — продолжил он, — ты не будешь в безопасности ни в Аграбе, ни где-либо ещё теперь, когда щит исчез. Мираж не забудет своё поражение, а также не забудет, какое удовольствие ей доставили твои мучения.
Казалось, какая-то неведомая сила внезапно выкачала воздух из её лёгких. Суровое напоминание о том, что богиня сделала с ней, о том, как она превратила её разум в мешанину ужасающих образов, звуков и оживших страхов, оказалось достаточным, чтобы оказаться на полпути назад к лабиринту беспомощности. Она не могла убежать от правды: Мираж действительно будет преследовать её, чтобы закончить начатое в Морбии.
У неё перехватило дыхание, когда она осознала, что на кону было нечто большее, чем просто её жизнь. Мираж знала о её связи с Мозенратом и о том, что она предала Аладдина. Мираж знала, что она скрывалась полмесяца. Жасмин не хотела думать о том, как богиня могла использовать это знание против её жениха. Это бы разбило его сердце. А её отец… Её отец потерял бы веру в неё. Он беззаветно любил её с самого её первого вздоха, но мог бы он простить дочь, которая предала своего жениха и страну, после всего того, что он сделал, потакая её жажде свободы и бунтарству против векового закона?
Он, видимо, услышал каплю истерики в её всхлипываниях, сотрясающих тело. Он подался вперёд и взял её за руку, и на этот раз она не остановила его.
В следующую секунду она почувствовала холодное дуновение открытой пустыни на своей коже. Он перенёс их обоих из Цитадели на просторы чёрных песков. Твёрдая рука поддерживала её в вертикальном положении. Он отпустил её, когда она восстановила равновесие, и она взглянула на него сквозь слёзы, вопрошая о его намерениях.
Он повернулся и начал взбираться по склону ближайшей дюны к тусклому свету тёмно-серого неба. Она медленно последовала за ним, ведомая вперёд отсутствием выбора. Он что-то хотел ей сказать, но без слов.
Дрожь от воспоминания сотрясла её, когда она встала рядом с ним на верху дюны, глядя, как мутное солнце тонет за горизонтом. Как завёрнутый в саван труп, оно медленно погружалось в песок, безмолвное и безжизненное. И она увидела землю перед ними, рассмотрела подвижную границу между ржаво-золотым и полуночно-угольным. Конец его владений.
«Ты привёл меня сюда, чтобы поиздеваться, Мозенрат?»
Она поняла, что еще одна опора ее здравого рассудка рухнула, когда он круто обернулся к ней, и окинул ее лицо пристальным взглядом. Она произнесла эти слова вслух.
Он должен был знать, что Зеркало показало ей это воспоминание, что она уже была близко знакома с этим местом, с разделяющей линией, которая олицетворяла всё, что было между ними. Вопрос, почему этот день оказался для него поворотным, теперь обрёл ответ. Он остался в его сознании, как выжженное клеймо на коже, все ещё достаточно жгучее, настолько, что он решил взять другую принцессу, сломленную и умоляющую о свободе, на это самое место, чтобы смотреть на то же солнце, садящееся за неподвластной времени границей между его могуществом и её главным желанием.
— Это линия между тобой и мной, да? — Тихо спросила она, и слова её тут же унёс ветер. Волосы упали на её лицо и плечи, когда она повернулась к нему. — Но моё самое большое желание — не быть свободной от тебя.
Она заставила себя встретиться с ним взглядом, ожидая любой реакции, поскольку сказала ему, что она хотела. Ей теперь было ясно, так болезненно и невыносимо ясно.
— Я люблю тебя, вопреки всем причинам, здравому смыслу и совести. И я не хочу прекращать. Но я должна. Я должна, и… моё самое большое желание — иметь возможность не делать этот выбор.
Ветер сдувал слёзы с её лица, капельки падали на её волосы и на его руки, которые она держала у себя под подбородком.
— Нет ничего хуже, чем знать, что любовь неправильна, — её голос упал до шёпота. — Кажется, я знаю, что такое ад.
К её горлу подступил комок, и она оперлась на него — силы оставили её после произнесённых ею слов, которые унесли сумеречные ветры. Он нежно взял её лицо в ладони, как будто удерживая руками края её здравомыслия, и поцеловал её.
Они стояли в лучах угасающего солнца. Их сплетенные силуэты были маленьким пятнышком на фоне бескрайнего темнеющего неба, и неизменная истина, которая преследовала её всё путешествие по его жизни и его сердцу, обволакивала их. Власть имеет свою цену. Она видела, как он заплатил эту цену стократно, и теперь эта пошлина взята и с неё тоже, вытянув её силу, невинность и здоровье и оставив её с любовью, которая зависла над пропастью собственного конца.
И она узнала, что любовь тоже имеет цену — цену, которая может превысить стоимость могущества, потому что любовь сама является источником могущества. Это был нож, пронзивший её сердце, перевёрнутое лезвие, пролившее кровь её жизни, вывернувшее наизнанку понятие правильного, понятие любви, которую она представляла как безграничное милосердие и правду. Свою собственную руку она наложила на его ладонь на рукояти, сама в себя направила нож в жертвенном и тщетном желании того, чего быть не могло.
Она почувствовала, что стен больше не было, когда они наконец оторвались друг от друга, и увидела в его глазах ту цену, которую он платил, противоречие, которое он не мог разрешить при всём своём могуществе, заключённом в правой руке и силе его воли. Она видела желание освободить её от боли и безумия, которые в конце концов овладели ею, отдававшееся эхом памяти о другой принцессе, которую он стремился спасти. И она видела тень сожаления — различимую только потому, что она слишком хорошо его узнала. Сожаление о том, что он вновь обрёл жизнь только лишь для того, чтобы продолжить жить с тем же проклятьем власти и связывающим договором с силой за пределом его контроля.
— Я найду способ для тебя. Это может занять время, но я найду его. — Просто сказал он.
Она подняла лицо к нему и чуть ласково коснулась его губ.
— Спасибо.
Она не сделала ни шага в направлении светлых песков пустыни за границей его владений, зная, что пока не может уйти. Она верила, что на этот раз он сдержит своё слово, несмотря на всю неправду между ними.
Они смотрели, как медленно утопает солнце, в ожидании наступление ночи. Она обнимала его, когда он переносил её в Цитадель, и не отпускала, пока жар меж ними снова не спалил последнюю невидимую стену, позволив безумной боли наслаждения притупить боль от правды на короткое время.
Она лежала в его объятьях в безмолвном изнеможении, осознавая, что скоро всему придёт конец. И она думала о той правде, которую он однажды сказал другой принцессе, что власть — это свобода. Это была ложь.